HYUNA – Roll Deep
Hey, Hey, Hey!
Биты отрывно звучат в голове и тело все исходит дикой вибрацией от этих звуков, заставляя раствориться и утонуть в толпе, без того едва отличимой в мерцающем свете. Картины перед глазами слишком быстро меняются, лишая возможности уследить за движением, но в итоге ты можешь чувствовать лишь свое тело и чужие изгибы, совершенно естественно вливаясь в чужой танец. Ловишь в очередной вспышке если не взгляд, то улыбку, а рука скользит кольцом по талии в непрерывном клубном ритме танца.
Hey, Hey, Hey!
Соленая кожа шеи, открытая под короткой стрижкой, неумолимо манит к себе, и ты наклоняешься, заставляя выгнуться партнершу под тобой. Ладони сжимают упругие бедра, едва укрытые короткой юбкой, губы ее доносят до твоего уха сбивчивое дыхание, на которое ты соблазнительно отвлекаешься, проявляешь слабость, и инициатива уходит к ней. Рука обвивает шею и спустя секунду вы уже лицом к лицу друг к другу, и пока руки ее соблазнительно смыкаются кольцом позади шеи, твои руки уже мягко идут от поясницы ниже и, словно не торопя события в опасении спугнуть, соскальзывают обратно на пояс.
Hey, Hey, Hey!
Ее пальцы бережно обхватывают твою ладонь, позволительно опуская ее ниже, пока тело прижимается плотнее. В череде световых бликов ты различаешь огонь в глазах напротив и понимаешь, что не ошибся. После пары коктейлей или целенаправленно пришедших – желание всегда можно увидеть в диком движении толпы, и теперь без капли сомнения ты склоняешься к ее шее, осторожно прикусывая влажную от нескончаемого танца и возбуждения кожу, чувствуешь, как пальцы ее сжимаются на ткани твоей футболки спустя мгновение уже забираясь под нее.
Hey, Hey, Hey!
Незаметно для вас обоих вы движетесь в сторону выхода, что сквозь темноту светит знаком над дверью. Когда она замечает это, то резво впивается в твои губы, а ты не можешь это проигнорировать. Спустя какое-то время животный инстинкт дает слабину инстинкту самосохранения, давая перевести дыхание. Она навязчиво тянет тебя куда-то и ты проклинаешь ее, потому что с расстояния в шаг ты не можешь коснуться ее тела, хоть стремительно пытаешься поймать. Когда она натыкается в толпе на кого-то по пути, ты, наконец, прижимаешься к ней всем телом, обхватывая кольцом вокруг пояса. Поймал. Но это еще больше распаляет ее, и скоро ты понимаешь, к какой двери она тебя вела. Не к выходу. К уборной. В этом зверинце, кажется, всем было плевать, для кого она предназначена. Приглушенный лишенный мерцания свет становится спасением глазам, а она – спасением телу. Опутанный руками, ты следом заходишь в кабинку, едва успевая прикрыть дверь до того, как она с силой вжимает тебя в железную стену. Вне толпы ты наконец чувствуешь и примерно оцениваешь, сколько она выпила, но знаешь, что моральные принципы редко когда взыграют перед инстинктами в отношении незнакомки, и потому легко переходишь к активным действиям, не гнушаясь даже места. Спустя минуту на твоей рубашке уже нет двух пуговиц, а ее маленькое платье поясом собралось на талии. Вжав ее лицом в стену, ты тяжело дышишь над ее шеей, руки сжимают грудь сквозь бра, и она уже чувствует силу твоего возбуждения. Дальше ты уже не думаешь. Ни за нее, ни за себя. Для вас есть только вы двое. Только дикий инстинкт и возбуждение.
И доносящиеся из зала клубные басы.
Hey, Hey, Hey!
Ильхун среди ночи исчез из клуба так же незаметно, как и попал туда (нет, его нисколько не терзала вина или же чувство ответственности), нелегально проникнув по воле работающего там старшего хена, не больно опасающегося за наказание за подобное нарушение от начальства. Это не был клуб в самом центре Сеула и сюда не бежала вся городская элита – более-менее считавшие себя достойными лучшего обходили этот подвал стороной, но безбашенной толпе молодежи, которым так хотелось культурно отрываться после пьянок в парках, было уже все равно, в каком подвале трахаться. Ильхуну, которому хотелось, было все равно, кого.
Доплутав по ночным улицам до вокзала, парень с рассветом сел на электричку, возвращаясь ровно к началу учебного дня (или точнее открытию общежития) в академию из, так называемой, «поездки по семейным обстоятельствам», ради которой он пожертвовал сном. Так она звалась для хоть кого-то, связанного со школой, ведь посвящать в свои тайны кого-то из одноклассников Ильхун не спешил – слишком опасная карта в чужих руках, достаточно и того, что без того известно большей или меньшей части академий. Большей женской, меньшей мужской. В любом случае, поутру объявившись в своей комнате мальчишка принял душ, разбудил Минки просто потому, что каждый раз было забавно с легкостью уклоняться от сонных ударов, и пошел на свои занятия, предвещая «какой-нибудь тест». В конце-то концов, это конец первого семестра.
- - -
Чон Ильхуну было некомфортно. Сорвавшись на монолог о китайском и явно выдав ленивую и сонную интонацию в речи обреченного сидеть здесь, вместо того, чтобы покойно лежать в кровати, он столкнулся едва ли не с маской безразличия напротив. Ильхун знал, что по большинству это было частью профессиональной этики и психологам было необходимо держать себя в узде, но утешать себя так он не спешил. Вопреки всей той дружелюбности Пак ранее, Чон Ильхун наконец понял, что он все же находится у психолога. Что прямо сейчас она смотрит на него, анализирует и пытается понять, выпытать из него признание на этом допросе под видом непринужденного диалога, хотя и вынужденного волей старшего педагога. Чон Ильхун, конечно, был проблемным ребенком, но только для себя самого. За время средней школы родители оказывались перед классным руководителем только по двум причинам – или Чон Ильхун получил отличные итоговые оценки и если так будет и дальше, то стоит подумать о поступлении в школу высокого уровня, или Чон Ильхун подсматривал за девочками в раздевалке. Первое несказанно радовало матушку, что несколько лет летала с мыслью о дочери, закончившей Хвансе, и сыне, закончившем Догсули, а второе – отца, что добродушно выводил все в шутку, мол «настоящий пацан растет». И он продолжает расти, продолжая гоняться за девушками, догонять, а после бросать позади. Хотя на самом деле Чон Ильхун понимает, что чаще именно женщины бросают его, оставляют, как продукт потребления гедонистического образа жизни, и он лишь спокойно принимает это, потому что именно так и поставил себя в определенном кругу лиц, потому что снова без лишних волнений ищет ту, кому в этот день нужна мужская компания. И Чон не понимает, что из его образа сейчас есть нужное ему, что ему нравится, а что стало лишь дурной или не очень привычкой, он не может отсеять часть себя, что тянет его на дно, а теперь это пытается сделать кто-то, вытягивая слово за слово, стараясь вытянуть что-то сокровенное, что сам Чон Ильхун не в силах принять, и потому он закрывается, захлопывает все двери, и прежде чем Пак Чоа примется подбирать к ним полученные ключи, меняет все замки. Все те эмоции, весь огонь, что выплеснулся минутой назад в его речи и действиях, слишком активных и резких для того, кто не спал сутки, затух в один миг, оставив точно такое же каменное лицо зеркальной маской. Дернув головой в сторону и поморщившись от досады, Ильхун стиснул зубы и принялся за до омерзения противный кофе, теперь идеально отражавший его внутреннее состояние, подумав, что этому месту хороший кофе не нужен.
Тут не бывает хорошо.
- - -
— Порчи захотел?! – вскакивая так, что стул откидывается и ударяется о позади стоящую парту, выкрикивает Ильхун, в общем-то осознающий, что нашел кому угрожать. В действительности против Намджуна была бы вполне разумной угроза физическая – уж в этом у Ильхуна были шансы, но Хуни было в общем-то ни к чему сцепляться с хеном из своего клуба.
— Эй! Не переводи тему так быстро, я к тебе обращаюсь! – ага, хен. Тот самый хен, который никогда не будет пользоваться уважением у Ильхуна, но зато тот с радостью использует его странности как пиар клуба паранормальных явлений. Вот уж действительно, там собрался слишком разный конгломерат учеников, что не знаешь, чего от этой толпы из ведьм, духов, магов, похищенных инопланетянами детей и вовсе ожидать. Ильхун, недовольный подобным игнорированием его величества, ногой ударяет по ножке стула, возвращая его в нормальное положение, и оседает на него, деловито вытянув ноги.
— Absit omen*, - бросает себе под нос Ильхун, скрещивая ноги. Парень не отрицал, что знал куда меньше, нежели этот с пеленок эзотеричный ребенок, но в то же время ему в действительности не нужно было знать столько. Для его низменных целей познания единого достаточно и этого, а остальное духовное просвещение он должен черпать из других областей, и поэтому ему есть что защищать в своей голове. Но даже не это суть начертанной на лбу руны, а Ильхун все равно мысленно желает великому духу пройтись по всем десяти сефиротам и вернуться на дно.
- - -
Пересекая территорию Академии по небольшому парку, прорезанному чередой извилистых тротуаров и тропинок, под крики учителей вытоптанных теми, кто слишком спешил в общежитие, Чон Ильхун не задумывался, не осматривался – как всегда слушал музыку и безэмоционально смотрел прямо перед собой, осознавая, как круто он выглядит со стороны. Особенно его скулы. Любовно дотронувшись до лучшего в его теле – острого угла челюсти, которым можно резать все, что угодно, Чон Ильхун усмехается и заворачивает. И упирается взглядом за держащуюся за руки парочку. На половине шага запнувшись мальчишка встал, губы его приоткрылись, словно он хотел что-то сказать, но тут же передумал. Руки медленно вытащили наушники из каждого уха, пока глаза его кидались с девушки на парня и обратно. Задрав подбородок, Ильхун показательно резко сматывает провод и, резко куда-то в сторону усмехаясь, забрасывает моток в рюкзак, закидывая лямку выше к шее. Снова смотрит на них и снова задирает подбородок, словно бы мог так дотянуться до парня, что был рядом с ней.
— Эй, Со Миджон, - наконец подает он голос, игнорируя присутствие парня вовсе, - Я же просил тебе написать мне, когда ты освободишься, - буквально просияв в улыбке проговорил парень, подходя ближе к девушке. И будто бы не было тех усмешек, того показательно дерзкого поведения, нет. Показалось. Подойдя, Ильхун будто бы невзначай встревает между парочкой, оттесняя парня, и приобнимает девушку за плечо, делая с ней шаг вперед, искренне желая оставить того позади.
— Ильхун-а! – девушка одергивает плечами, сбрасывая его руку, - Я писала тебе неделю назад! Ты написал мне, что утонул! – возмущается Миджон так, как это свойственно только девушкам, но милая улыбка, натренированная годами, никуда не исчезает, лишь приправляется неловким смехом смущающегося влюбленного парня.
— Ах… Правда?.. Айщ, - отмахивается он, - Должно быть отправил, не дописав до конца. Ты же помнишь, у меня часто так бывает, - смеется он над своей ошибкой и берет ее за руку. – Я хотел написать, что утонул в любви. – лучезарно заканчивает он, снова приобнимая ее и жестом приглашая сделать шаг, забыв о третьей паре глаз. Забыв о самом раздражающем в Академии человеке. Забыв о своем старшем брате – Ен Чунхене.